Экспрессионизм Экспрессионизм, возникший в середине 1900-х годов в Германии, получил некоторое распространение в Австро-Венгрии, а также отчасти в Бельгии, Румынии и Польше. Это самое серьезное из авангардистских течений ХХ в., почти лишенное шутовства и эпатажа, в отличие,

Немецкий экспрессионизм и романтическая традиция; влияние Ницше. - Экспрессионизм в разных искусствах, происхождение термина. - Этапы развития экспрессионизма. - Ключевые категории экспрессионистского мировосприятия (патетикау ясновидение, деформация, искание бытия «на глубине» и др.). - Поэтика литературного экспрессионизма. - Экспрессионистская драма.

В истории немецкоязычной культуры эпоха экспрессионизма может быть сопоставлена с эпохой романтизма: так же, как романтики определили основную тональность культуры XIX в., экспрессионисты окрасили неповторимым цветом прошедший век. Немецкий романтизм можно сравнить с мощным извержением вулкана, которое продолжалось несколько десятилетий, постепенно затухая. Это затухающее шевеление лавы (все еще вспыхивающей романтическим пламенем в творчестве Ф. Хеббеля, Р. Вагнера, Т. Шторма) в наше время все чаще и, думается, вполне справедливо называют эпохой бидермайера (Das Biedermeier). Если романтизм подобен безоглядному порыву к новым высотам (безднам) духа и искусства, то бидермайер сопоставим с позднейшими, растянувшимися на весь XIX в., попытками соотнести эту бескомпромиссную дерзость (и соответствующий художественный поиск) с требованиями общественной морали.

После объединения Германии под эгидой Пруссии в 1871 г. наступила эпоха грюндерства (Griindeneit ), ставшая в немецком искусстве продолжением бидермайера, прекрасно сочетавшегося с локальным патриотизмом. Отсюда - литература «малой родины» (Heimatliteratur ), «крови и почвы» (Blut-und Bodenliteratur). Весьма показательным для второй половины столетия стало позднее творчество Рихарда Вагнера (1813-1883), который прошел путь от революционно настроенного романтика до характерного «грюн- дера» (только суперталантливого!). В этом контексте объяснима критика вагнеровского христианства у Ф. Ницше («Казус Вагнера», 1888). Перейдя с «аполлонийских» позиций на «дионисийские», Ницше, вне всякого сомнения, возродил дух романтизма и вступил в полемику с бидермайером, с тем, что считал религиозно-этической и эстетической фальшью всей западноевропейской культуры второй половины XIX в. Ницше - самый радикальный наследник Ф. Гёльдерлина и йенских романтиков. Отвергнув ассимилированного империей «байройтского» Вагнера и сам отвергнутый официальной Германией и почти всеми своими современниками, он не только проложил дорогу экспрессионизму, но и по манере («Так говорил Заратустра», «Сумерки идолов») уже был экспрессионистом до экспрессионизма (подобно В. Ван Гогу и Э. Мунку в живописи). По мере приближения к XX в. и «внутриутробного» становления экспрессионизма популярность Ницше резко возрастает, выйдя в 1900-е гг. на уровень почти повальной моды. В орбиту его влияния надолго попали Т. и Г. Манны, Р. М. Рильке, Г. фон Гофмансталь, Г. Тракль, С. Георге, Ф. Кафка, Р. Музиль, Г. Гессе, Г. Бснн, большинство экспрессионистов. Не все из них до конца пошли по пути ницшевской «переоценки ценностей». Да и сам Ницше, возвестив «смерть Бога», обосновавший необходимость встать «по ту сторону добра и зла», но сути, оставил своего неоромантического героя на перевале.

«Освобожденный» от всех традиционных морально-этических норм и ценностей, сверхчеловек сам должен был решать для себя, нужны ли ему какие-либо нормы и ценности, а если все же нужны, то какие именно. Этот выбор стал проблемой проблем всего артистического XX столетия. Но одними из первых (после Ницше) с ним вплотную столкнулись экспрессионисты - поколение, восставшее против всего «отцовского» и вызвавшее в немецкоязычной культуре «извержение вулкана», по своим следствиям подобное романтическому. Экспрессионизм - явление, охватившее в 1910-е - середине 1920-х гг. большинство сфер искусства и культуры Германии (живопись, литература, театр, философия, музыка, скульптура, танец, кинематограф, градостроительство). В его основе - такой способ творческого мировидения, согласно которому европейская гуманистическая культура признавалась тотально исчерпавшей свой идейный и стилистический потенциал. Как движение в живописи немецкий экспрессионизм заявил о себе в 1905 г. в Дрездене (группа «Мост», Die Bmcke, 1905-1913), расцвет пережил в «Новом объединении художников Мюнхена» (1909-1914), а наиболее яркое теоретическое обоснование нашел в коллективном альманахе «Синий всадник» (Der Ыаие Reiter), изданном под редакцией В. Кандинского и Ф. Марка в 1912 и в 1914 гг. В развитии экспрессионистской живописи важную роль сыграли Дрезден, Мюнхен, Берлин, Лейпциг и Вена, поскольку австрийские художники (А. Кубин, О. Кокошка, А. Шёнберг) и др. постоянно участвовали в немецких выставках, иллюстрировали немецкие экспрессионистские альманахи, журналы, собственные и чужие художественные произведения, публиковавшиеся в немецких издательствах. Термин «экспрессионизм» имеет именно художническое происхождение. В 1911 г. в Германии на 22-й выставке берлинского Сецессиона «экспрессионистскими» назвали картины представленных там французских художников (Ж. Брак, М. Вламинк, П. Пикассо, Р. Дюфи, А. Дерен), чья манера явно отличалась от импрессионистической. Тогда же К. Хиллер перенес это обозначение в литературу: «Мы - экспрессионисты. Мы возвра- щаем в поэзию содержание, порыв, духовность» (1911, июль). Для философского обоснования экспрессионизма важное значение имели книги и статьи В. Воррингера (прежде всего «Абстракция и вчувствование», Abstraktion und Einfuhlung, 1907), который вместе с В. Кандинским, Ф. Марком, А. Макке разрабатывал новую эстетику и в коллективном манифесте «В борьбе за искусство» (1911) впервые дал культурологическое и искусствоведческое обоснование термина «экспрессионизм», а также связал это явление с традицией северного искусства и с готикой. Литературный экспрессионизм конституируется в Германии как движение в кругу сотрудников берлинских журналов «Штурм» (Der Sturm, 1910- 1932), редактировавшегося Хервартом Вальденом, и «Акцион» (Die Aktion, 1911-1932), курировавшегося Францем Пфемфертом. Значимы также «Белые страницы» (Die weissen Blatter, Лейпциг, 1913-1920) Р. Шикеле, «Новый пафос» (Das neue Pathos, Берлин, 1913-1919) Р. Шмидта, Л. Майднера, П. Цеха, «Бреннер» (Der Brenner, Инсбрук, 1910-1954) Л. фон Фикера. Из позднейших экспрессионистских журналов необходимо выделить «Нойе югенд» (NeueJugend, Берлин, 1916-1917) В. Херцфельде. Важную роль в распространении экспрессионизма сыграли издательства «Ровольт» (осн. в 1908 г. в Лейпциге Э. Ровольтом, 1887-1960) и «Курт Вольф ферлаг» (1912-1931). Для пропаганды экспрессионизма и - шире - авангардного искусства много сделало также издательство «Малик» (1917-1939).

В истории немецкого экспрессионизма можно выделить несколько этапов развития. 1-й этап - до 1910 г., когда экспрессионизм набирал силу, но не идентифицировал себя культурологически, не имел самоназвания: в литературе (творчество Г. Манна, Т. Дойблера, Ф. Ведекинда, Г. Броха, Ф. Кафки, А. Мом- берта, Э. Ласкер-Шюлер, Э. Шгадлера, А. Дёблина); в живописи (группа «Мост», Die Briicke ), в музыке (эксперименты А. Шёнберга, А. Берга, А. Веберна; элементы экспрессионизма различимы уже у Р. Вагнера и особенно в песнях X. Вольфа, как оказалось, введшего тексты Гёте, Айхендорфа, Мёрике в экспрессионистский контекст), в скульптуре (Э. Барлах). До 1910 г. экспрессионистские сюжеты, мотивы, образы в литературе обозначали себя стихийно, в рамках первой «фазы литературного модерна, который перерабатывал идеи Ницше о переоценке всех ценностей и тяготел к своеобразной религии жизни» (X. Ленерт). Будущие экспрессионисты, как правило, посещали декадентские и эстетствующие кружки, богемные кафе, литературные кабаре, постепенно создавая собственные объединения и печатные органы. Так, Э. Штадлер и Р. Шикеле еще в 1902 г. вступили в литературную группу «Самый молодой Эльзас» и начинали с подражаний югенд- штилю, С. Георге, Г. фон Гофмансталю, А. де Ренье, П. Верлену. В 1909 г. К. Хиллер, Э. Лёвензон и Я. ван Ходдис учредили в Берлине «Новый клуб», а затем и «Неопатетическое кабаре», ставшее постоянной трибуной многих будущих экспрессионистов (Г. Гейм,

А. Лихтенштайн, Э. Унгер). Э. Ласкер-Шюлер и X. Вальден уже с начала века были завсегдатаями богемных берлинских кафе и в 1905 г. организовали в одном из них «Общество людей искусства» (Verein fiirKunst ), которое посещали II. Хиллс, II. Шеербарт, а также А. Дёблин, Г. Бенн, ставшие с 1910 г. активными сотрудниками журнала «Штурм». Ф. Ведекинд, предваривший некоторые открытия экспрессионизма в драме «Пробуждение весны» (Fruhlings Enmchen , 1891, пост. 1906), часто бывал в богемных кафе Цюриха, Лейпцига, Берлина, Дрездена, а также Мюнхена («Одиннадцать палачей», Die elf Scharfiichter).

• 2- й этап - в 1910-1918 гг. экспрессионизм развивается вширь и вглубь, становится главным событием литературно-художественной жизни Германии. Растет число экспрессионистских журналов и издательств, коллективных и персональных художественных выставок, театральных постановок, литературных вечеров, попыток теоретического осмысления феномена экспрессионизма. В рамках экспрессионизма возникают разнонаправленные течения (политические, идейные, эстетические), но они пока еще не разрушают сравнительную цельность явления.
• 3- й этап (1918-1923) - к концу Первой мировой войны все отчетливее выявляется неоднородность экспрессионизма. К этому подталкивает политическая ситуация в Германии. Она вынуждает экспрессионистов четче определить свои общественные позиции. В целом немецкий экспрессионизм в эти годы заметно «левеет», и многие писатели и художники - Э. Толлер, Э. Мюзам, Б. Брехт, И. Р. Бехер - активно участвуют в революционных событиях (Баварская Советская республика в Мюнхене, 1919). По мере стабилизации Веймарской республики экспрессионизм все больше утрачивает «пассионарный импульс», либо разводя свой мощный поток в многочисленные русла формального экспериментаторства (дадаизм - с 1916 г.; сюрреализм, набирающий силу в 1917- 1924 гг.), либо пытаясь вернуться к ранее им отвергавшейся репрезентации в формах «новой деловитости» (или «новой объективности», «новой вещности», neue Sachlichkeit , с 1923 г.) и «магического реализма» (magischer Realismus, с 1923 г.).
• 4- й этап - в 1923-1932 гг. размежевание бывших экспрессионистов становится все более непримиримым. Одни отстаивают принципы активного, пролетарско-революционного искусства (И. Бехер, В. Херцфельде, Г. Гросс, Ф. Пфемферт, X. Вальден, Л. Рубинер, Р. Леонхард, Ф. Вольф), другие развивают идеи автономности искусства, на практике зачастую отступая на национально-консервативные позиции (Г. Бенн). Экспрессионизм преображается, теряет абстрактно-космический пафос всеобщего братства «новых людей», которые объединились в экстатическом «крике»-протесте против изжившего себя «старого» мира и в столь же экстатическом визионерском предвидении «нового» мира и «нового» человека. Но исчезая как оформленное художественное явление, экспрессионизм сохраняется как составная часть мирови- дения многих немецких прозаиков (А. Дсблин, Л. Франк, Г. Манн, Ф. Верфель,), драматургов (Э. Барлах, Г. Кайзер, В. Газенклевер, К. Шгернгейм, Э. Толлер, Б. Брехт), поэтов (Г. Гейм, Г. Тракль, Г. Бенн, Я. ван Ходдис, Э. Ласкер-Шюлер), художников, скульпторов, композиторов и кинорежиссеров, что придает им неповторимую индивидуальность. В период фашистской диктатуры многие экспрессионисты эмигрировали, включились в антифашистскую борьбу, оставшиеся в Третьем рейхе, как правило, уходили во «внутреннюю эмиграцию» (Г. Казак, Г. Бейн). После Второй мировой войны экспрессионизм переживает «вторую фазу развития» (Г. Бенн) в прозаических (В. Борхерт) и поэтических (Г. Айх, К. Кролов, С. Хермлин) жанрах. Экспрессионистам принадлежат высшие достижения в утверждении жанра радиопьесы (Г. Казак, Г. Айх, С. Хермлин). Основное отличие экспрессионизма от стилей декаданса состоит в патетическом отрицании норм и ценностей - как общепринятых, так и вошедших в моду, по-эстетски культивируемых (например, кружок С. Георге, югенд- штиль в архитектуре и прикладном искусстве). Экспрессионизм словно взорвал постепенное, плавное развитие немецкой культуры. Новое поколение художников и писателей по-визионерски устремляется к сути вещей, срывая с них покров кажимостей, навязанных им обществом. «Ясновидение» экспрессионистов обнаруживало за вполне «невинной» внешней оболочкой зримого, феноменального мира провалы и бездны - ужасающую деформацию его внутренней сущности. Эта несовместимость видимого и сущностного требовала немедленного действия: «крика», «вопля», «прорыва», отчаяния, воззвания, страстной проповеди - чего угодно, только не спокойного созерцания. Подобный патетический и профетиче- ский настрой экспрессионизма исключал гармонию, соразмерность, композиционную, ритмическую и цветовую уравновешенность; произведение должно было не радовать глаз и слух, а будоражить, возбуждать и - в немалой степени - шокировать. Отсюда - изначально присущая экспрессионизму тенденция к карикатурности (от итал. сапсаге - перегружать), к гротеску и фантастике, к деформации всего объектного (А. Кубин, О. Кокошка, О. Дикс, Г. Гросс). В перспективе это открывало дорогу абстракции (абстрактный экспрессионизм В. Кандинского, Ф. Марка), а также сюрреализму (И. Голль, Г. Арп).

Доминантой мироощущения экспрессионистов было то, что ощущаемое ими несовершенство действительности они восприняли как признак приближения вселенской катастрофы и стремились донести это апокалипсическое видение до других. При таком визионерски обостренном предчувствии общественных катаклизмов на первое место выдвинулась проблема выражения (экспрес- сии) - особой интенсивности или даже «силы» художественного сообщения. Поэтому многие экспрессионисты подчеркивали приоритет духовного содержания, доходя до отрицания формы и стиля (К. Хиллер, П. Корнфельд), выдвигая на первый план абстрактные этические ценности - «убежденность , волю, интенсивность, революцию» (К. Хиллер, 1913) или «визионерство - протест - изменение » (Г. Бени, 1933). Тенденции развития общества и культуры привели в Германии к тому, что именно экспрессионизм стал высшим пиком кризиса искусств (в России и Италии ему соответствует футуризм, во Франции - сюрреализм). Немецкие футуризм, дадаизм, сюрреализм фактически были его спутниками, актуализовавшими заложенный в нем многомерный потенциал. Хотя центральное положение экспрессионизма в немецкой культуре XX в. неоспоримо - оно было подмечено и самими экспрессионистами (Г. Бенн, Г. Казак), и теми, кто изучал его, - возникают немалые сложности при его типологии: «С позиций чистой эстетики невозможно указать на то, что в этом движении было действительно волнующим, возбуждающим или даже первопроходческим. Нужно, наконец, признать, что экспрессионизм - это не только искусство, но в то же время и мировоззренческий маяк. И этот маяк будет светить только тому, кто сумеет учесть совокупность всех экспрессионистских тенденций и кроме того осознает их культурно-историческую ценность. Лишь при таком взгляде обнаруживаются линии исторического развития» (Р. Хаман, И. Херманд). Две мировые войны, начатые Германией и окончившиеся для нее катастрофически, революция и гражданская война 1918-1923 гг., фашистская диктатура (1933-1945), послевоенная разруха и раскол страны (сначала на четыре зоны оккупации, а затем на два враждебных друг другу немецких государства, ФРГ и ГДР) - вот что, как это видится сейчас, пророчески предчувствовали экспрессионисты, говоря о «конце света» и обращая свой «крик» к Богу, к звездам, к Человеку и Человечеству, к своему окружению или просто в Никуда. Отметим, что заметный вклад в развитие немецкого экспрессионизма уже на исходных его позициях внесли русские (В. Кандинский, М. Верёвкина, А. Явленский) и австрийские (А. Кубин, О. Кокошка, Т. Дойблер, А. Шёнберг, М. Брод, Ф. Кафка) писатели, художники и композиторы. Среди писателей-экспрессионистов было немало евреев, которые, хотя и ощущали себя представителями немецкой культуры, не могли не замечать нарастание национализма в Германии. К визионерским предчувствиям трагедий Германии в XX в. они присоединяли предчувствие трагедии еврейского народа, а также собственной трагической судьбы (Я. ван Ходдис, А. Момберт, Э. Ласкер-Шюлер, А. Вольфенштайн, Ф. Верфель, Э. Толлер, Э. Мюзам, Г. К. Кулька). Последнее обстоятельство подчеркивает общую черту экспрессионизма - ощущение единства личной и вселенской катастрофы (оно проходит через творчество Г. Гейма, Э. Штадлера, Г. Тракля, Ф. Марка, А. Штрамма). Проблематика немецкого экспрессионизма во многом сходна с проблематикой всего европейского авангарда, но, естественно, имеет и особую специфику. Роднит экспрессионизм с авангардом отрицание буржуазной цивилизации и буржуазной культуры. Г. Бенн подчеркивал: «То, что в других странах называлось футуризмом, кубизмом, позднее сюрреализмом, в Германии считалось экспрессионизмом, многообразным в своих эмпирических вариациях, но единым в своей внутренней принципиальной установке на разрушение действительности, на безоглядный прорыв к сути всех вещей...» (1955). По этой разрушительной силе экспрессионизм не уступал футуризму, но футуристов гораздо больше интересовала сама «технология разрушения»; у немецких же экспрессионистов (во всяком случае, на первых двух этапах эволюции экспрессионизма) нет ничего подобного манифестам Т. Маринетти. Футуризм немыслим без веры в технический прогресс, грядущая технизация человечества - один из его лейтмотивов. Многие экспрессионисты также уповали на будущее, но это их Упование зиждилось прежде всего на вере в самого человека, который, отринув все ложное в цивилизации и культуре - в том числе технику, если она искажает человеческое естество, - с изумлением откроет в своих глубинах подлинно человеческую сущность, сольется с себе подобными в восторженном религиозном (религиозном но чувственному наполнению, но не в традиционном религиозном смысле) экстазе, поскольку вокруг него будут братья по духу, «товарищи человечества» (Kameraden der Menschheit - так называлась одна из итоговых поэтических антологий немецкого экспрессионизма, изданная Л. Рубинером в 1919 г.). Не менее характерно название лучшего экспрессионистского поэтического сборника Й. Р. Бехера - «Распад и торжество» {Verf all und Triumph, 1914). Триумф «распада» провозгласил еще в 1912 г. Я. ван Ходдис, вдохновлявшийся в своем ожидании вселенских бурь и апокалипсисов страхом немецких бюргеров перед любыми отступлениями от нормы и порядка. Ванходдисовское стихотворение «Конец света» (Weltende, 1911) вошло в число любимых стихотворений не только Бехера, но и многих экспрессионистов. По-своему любовался грядущим «моргом» и Г. Бенн («Морг и другие стихотворения», Morgue und andere Gedichte, 1912 - еще один знаковый для экспрессионизма сборник стихотворений), регистрируя «распад» искалеченных человеческих тел с хладнокровием профессионального анатома и венеролога. Закат и крах буржуазного общества экспрессионисты воспринимали как неминуемую кару за грехи европейской цивилизации. Однако чувствуя себя чуть ли нс насильственно втянутыми в смертельный круговорот истории, экспрессионисты видели в нем очистительный ураган, приближение которого хотели ускорить своими патетическими заклинаниями. Насилие, разрушение, намеренную деформацию всех форм буржуазности (и общественных, и личных, собственно творческих, с чем, в частности, связано неприятие импрессионизма как буржуазного, «гастрономического» искусства) они нередко воспринимали в виде источника вдохновения, шанса ощутить Хаос (подобные идеи встречаются уже у Новалиса и у других йенских романтиков), бездны, «ночное», «архетипическое» - словом, то, на основе чего способно само собой (анархистский элемент в самосознании многих экспрессионистов достаточно очевиден) возникнуть братство освобожденных от всяческих принуждений личностей. Этот «новый пафос» (Das neue Pathos - название одного из самых репрезентативных экспрессионистских журналов) постепенно «заземлялся» в ходе Первой мировой войны и уступал место столь же патетическому протесту против кровавой бойни, усиливая пацифистские настроения, обогащая абстрактно-этическую основу экспрессионизма социальными мотивами. Если в 1912 г. активнейший участник движения Л. Рубинер писал: «Поэт вторгается в политику, это значит: он раскрывается, он обнажается, он верит в интенсивность, в свою взрывчатую силу... Важно лишь то, что мы в пути. Сейчас важно лишь движение и... воля к катастрофе», то в 1919 г. в послесловии к своей антологии «Товарищи человечества» он уже призывает к практической борьбе за «интернациональный социализм», «всемирную революцию». Вместе с Рубинером подобный путь прошли В. Херцфельде, Г. Гросс, Э. Пискатор, Д. Хартфилд, Э. Толлер, Ф. Вольф, Б. Брехт, Р. Леон- хард, Й. Р. Бехер. Все они составили «активистское» (от названия журнала «Акцион» - от нем. «дело», «акция», «действие»), «левое», революционное крыло экспрессионизма. Другая группа экспрессионистов не была столь монолитной. Тем не менее в ней отчетливо выделяются «магические реалисты» (magische Realisten ), решительно отмежевавшиеся от политики, но не порвавшие с экспрессионизмом и трансформировавшие его духовное наследие в более объемную (философски и художественно) систему координат: Г. Казак, О. Лёрке, В. Леман, Э. Ланггессер, позднее Г. Айх, П. Хухель, О. Шефер, X. Ланге. Эти писатели объединились в журнале «Колонна» (1929-1932), в то время как представители левого экспрессионизма, вступив в основном в коммунистическую партию Германии, сотрудничали в журнале «Линксурве» (1929-1932) и других революционных изданиях. Г. Бенн фактически примкнул к «магическим реалистам». Как и они, даже во время общего кризиса движения, он остался верен изначальному пафосу экспрессионизма, но - в отличие от своих новых соратников - прошел через искушение национальной идеей. Другие видные экспрессионисты - Э. Толлер, В. Хазенклевер, Ф. Юнг, К. Эдшмид и др. - колебались между «активизмом» и разочарованием в своих творческих идеалах, в результате чего сблизились с неонатуралистической «новой деловитостью», придав ей нечто несомненно экспрессионистское (см. роман А. Дёблина «Берлин, Александерплац»). Лишь отдельные писатели, принимавшие непосредственное участие в экспрессионистском движении, стали пропагандистами национал-социалистических идей (Р. Гёринг, X. Шиллинг). Самой одиозной фигурой из числа бывших экспрессионистов оказался Ханне Йост (Harms Johst, 1890-1978), посвятивший свои драмы «Томас Пейн» (1927) и «Шлагетер» (1933) «Адольфу Гитлеру с любовью, уважением и неизменной верностью»; в 1935-1945 гг. он был президентом Прусской академии искусств и Имперской палаты письменности. После разгрома гитлеровской Германии ему было запрещено публиковать свои произведения до 1955 г.

Решительный разрыв экспрессионистов с буржуазным миросозерцанием особенно сказался в изображении непримиримого конфликта поколений, в частом обращении к теме отцеубийства. Таковы драмы «Нищий» (Der Bettler, 1912) Р. Зорге, «Сын» (Der Sohriy 1913, опубл. 1914, пост. 1916) В. Хазенклевера, «Отцеубийство» (Vatermord , 1920) А. Броннена, роман «Не убийца, а убитый виноват» (Nicht der Мorder, der Ermordete ist schuldig , 1920) Ф. Верфеля. Эротические и сексуальные конфликты в них были призваны отражать не только лицемерие общественных норм, но и сложности роста, взросления, побега в иную реальность. С последним связано использование фантастических элементов, сигнализирующих о реальности сна, личного и коллективного бессознательного. Нередко и обращение к теме двойничества. Показательны в этом отношении и роман Альфреда Кубипа (Alfred Kubiri) «Другая сторона» (Die andere Seite y 1909), который является одной из первых и лучших антиутопий XX века и одним из лучших фантастических романов в немецкой литературе, и первая новелла Франца Кафки (1883-1924) «Описание одной схватки» (Beschreibung eines KampfeSy 1904-1905, опубл. посмертно). Образы подсознания (или сновидения) в ней становятся явью, действующими лицами, двойниками, создавая диффузию пространства и времени, нарушая всякую логику событий и упраздняя всякий конкретный смысл многочисленных деталей и подробностей. И роман Кубина, и новелла Кафки особенно наглядно демонстрируют весьма характерный для искусства XX в. процесс усвоения домодернистских художественных элементов модернистской (экспрессионистской и сюрреалистической) поэтикой. Социальные же мотивы усиливаются в экспрессионизме с конца Первой мировой войны - у Б. Брехта в «Легенде о мертвом солдате» (Legende vom toten Soldaten, 1918), в драматургии Э. Толлера («Человек-масса», Masse Mensch , 1920), Г. Кайзера («Газ», Gas, 1918) и др. Поэтика, разработанная экспрессионистами, разнообразна и с трудом сводима к общему знаменателю, так как интенсивность изображения, к которой они стремились, могла достигаться с помощью и риторического нагнетания патетики (Ф. Верфель, Й. Бехер, Э. Толлер), и симультанное™, техники монтажа, суггестивной экспрессивности, смелой метафорики (в зрелом творчестве Г. Гейма, Э. Штадлера, Г. Тракля), и за счет гротеска, алогизма, афористической краткости (Брехт, ранний Г. Бени, отчасти К. Штернгейм). Преодоление, а иногда и своеобразное усиление натурализма, вело экспрессионистов к нагнетанию деталей, гротеску, карикатурности, маске (Г. Гросс, Г. Манн, А. Дёблин, Б. Брехт). У других авторов отказ от репрезентации сопровождался возвышенной метафорикой «абсолютных стихотворений» и «абсолютной прозы» (Г. Бенн), напряженной диалектикой цветовых пятен (живопись В. Кандинского и А. Макке), запутанным лабиринтом линий (поздние полотна Ф. Марка).

Экспрессионистский театр постепенно завоевывал популярность, изменяя представление зрителей о роли постановщика, репертуаре, манере актерской игры. Сцена оголилась, с нее исчезли все атрибуты жизнеподобия и «четвертой стены». Их сменили знаменитые лестницы (призванные дублировать мотив восхождения, духовного роста и выбора), косые плоскости, геометрически асимметричные возвышения. Некоторые из пьес ставились на городских площадях, в цирках. Экспрессионизм начинает активно использовать различные сценические механизмы. В 1916- 1919 гг. центром экспрессионистского театра стал Дрезден, где были поставлены «Сын» В. Хазенклевера, три пьесы художника О. Кокошки (в том числе «Убийца, надежда женщин», Morder, Hoffnung der Frauen, 1907, опубл. 1908) в инсценировке и художественном оформлении автора, «Морское сражение» (Seeschlacht, 1918) Р. Гёринга. В 1919 г. Б. Фиртель поставил драму Ф. Вольфа «Это - ты» (Das bist Du). Огромный успех этой работе принесли декорации К. Феликсмюллера, в которых экспрессивная выразительность и карикатурность соединились с декоративной красочностью. Режиссеры-экспрессионисты Л. Йесснер, Ю. Фелинг, К. Мартин ставили не только пьесы Э. Толлера, В. Хазенклевера, Г. Кайзера, но нередко переделывали на экспрессионистский лад классические пьесы. Эрвин Пискатор, создававший в 1920-е гг. эстетику агитационного революционного театра, успешно переносил на сцену введенные экспрессионистами принципы монтажа; например, в пьесе Э. Толлера «Гоп-ля, мы живем» (Hopp-la , wir leben, 1927) действие разворачивается на разных этажах (и в разных помещениях), для чего на ецене был установлен фасад здания с несколькими небольшими сценами на разных уровнях. Поэтика экспрессионистского театра до сих пор активно используется режиссерами.

Разработанные экспрессионистами художественные приемы важны не столько как конкретный эксперимент, сколько своей синтетичностью, эмоциональной выразительностью, позволившей экспрессионистам по-своему, с невиданным до того в искусстве пафосом предсказывать грядущие катастрофы, в которых должны родиться «новый человек» и новое человеческое братство. Однако войны и революции так и не породили «нового человека» (во всяком случае такого, о котором мечтали представители этого движения), экспрессионизм к концу 1920-х гг. утратил свою влиятельность, хотя нащупанные им творческие возможности сохраняли свое значение в немецкой литературе еще не одно десятилетие.

Переходя непосредственно к способам этого воплощения, то есть к основным особенностям поэтики экспрессионизма, отметим поворот художников-экспрессионистов от внешней созерцательности к внутренним, душевным процессам, что объясняется стремлением изобразить не столько реальность, сколько непосредственный процесс ее осознания. При этом мир, изображенный через призму сознания экспрессионистского героя, предстает как средоточие зла, разлагающаяся субстанция, где нет места красоте и гармонии. Для создания такого образа экспрессионисты прибегают к использованию таких художественных средств, как: гипербола, гротеск, сатира, сарказм, нарочито неправильные, острые ритмы, нарушение законов грамматики, агрессивная образность, неологизмы. И, как мы уже заметили выше, экспрессионисты стремятся к обнаружению истинной сути вещей и явлений, самого общего и абсолютного, в связи с чем их не интересует детальное изображение предмета. Образы создаются при помощи крупных мазков, грубых контуров, резкой контрастности и ярких, интенсивных цветов.

Также часто с помощью изображения деформированной действительности и гиперболизации отдельных моментов жизни экспрессионисты уводят своих героев, а следом за ними и читателей из реальности в мир снов, иллюзий, видений, который становится для них единственным возможным выходом из сложившегося положения. Создавая «вторую» реальность, экспрессионисты вводят в литературу понятие «абсолютной метафоры», которая становится способом мышления о предмете и главенствующим способом поэтического высказывания. От традиционной метафоры абсолютная метафора отличается тем, что она, оставаясь фигурой переноса, касается не изображаемого объекта, а изображающего субъекта, т.е. построена на основе чувства и отношения автора к объекту. Как отмечает Г. Нойманн, говоря об абсолютной метафоре в поэзии, такая метафора «ничего реального более не зашифровывает. Она плавает на поверхности стихотворения, как цветок без стебля» .

Цветовая символика экспрессионизма - наиболее исследованная область «абсолютной метафоры». Н. Пестова в своей работе «Экспрессионизм и «абсолютная метафора»» выделяет три существенных аспекта экспрессионистской цветовой метафоры: «во-первых, цвет перестает относиться к сфере зрительного восприятия предмета; во- вторых, цветовая метафора может выступать антиподом к непосредственному обозначению цвета или качеству определяемого понятия; и, в-третьих, значение цвета радикально субъективируется - цвет насыщается разнообразными аффектами, и эта аффективная цветовая метафора относится к феноменам и процессам, выходящим за рамки чувственного восприятия вообще» . Так возникают образы, подобные «голубому роялю» и «черному молоку» Э. Ласкер-Шюлер, «красному смеху» Л. Андреева, «золотому крику войны» Г. Тракля. «Цветовая палитра экспрессионизма проявляет себя как территория крайнего беспокойства, сгустка противоречий и исключающих друг друга, но взаимодействующих явлений, доминирования техники контрастности и отрицательной заряженности традиционно положительно коннотированных элементов» .

Произведения экспрессионистов проникнуты нервной динамичностью, что проявляется не только в использовании резких красок, деформированных образов, но и в особенностях композиции: экспозиция, как правило, отсутствует, автор сразу же погружает читателя в сам сюжет, который развивается стремительно и обычно ведет к трагической развязке. А поскольку все в экспрессионистском произведении должно подчиняться выражению основной, вневременной идеи, которую, по словам Г. Кайзера, «воплощают самыми скупыми средствами, сводя отвлекающие моменты к минимуму» , то и композиция, и вся экспрессионистская манера изображения - лаконичная, жесткая - оставляет впечатление схемы.

Многие исследователи считают схематичность одним из отличительных свойств экспрессионизма. На это указывал, в частности, А. Луначарский: «Другой особенностью экспрессионизма является стремление к схематизму. Экспрессионисты страшно не любят называть действующих лиц по именам, а обозначать их просто: солдат, актер, дама в сером и т.д. ...Перед нами выводят не тип, т.е. не широкое общественное явление, художественно воплощенное в индивидуальности, а схему...» . Однако за этой схематичностью, упрощенностью форм и плоскостностью изображения у экспрессионистов почти всегда скрывается глубокая символика - символика красок, образов, сюжетов, что превращает многие их произведения в аллегории и притчи.

Особенности нового подхода к изображению выделяет и К. Эд- шмид: «Фразы подчиняются иному, непривычному ритму. Они слушаются лишь велений того духа, который выражает только существенное.

Слово также приобретает новую силу. Описательство, изучение прекращаются. Для этого больше не остается места.

Слово становится кристаллом, отражающим подлинный облик вещи. Лишние, избыточные слова теряют свое значение.

Глагол приобретает протяженность и остроту, стремясь четко и по существу запечатлеть, схватить выражение.

Прилагательные образуют единый сплав с носителем основной мысли. Ему также не дано права на описание. Оно должно как можно более кратко выражать суть и только суть. Ничего более» .

Одной из специфических черт экспрессионизма также является то, что конфликт здесь возникает не из сталкивания различных точек зрения, но истиной всегда обладает одна сторона, а диалог в экспрессионизме вытесняется монологом. Самораскрытие автора происходит через героя, поэтому страстный внутренний монолог действующих лиц трудно отделить от авторских размышлений. В экспрессионистской драматургии появляется так называемая «Я-драма» (нем. - «Ich-Drama») а также особая форма обмена неперекрещива- ющимися репликами «Vorbareden» (нем. - «говорение мимо»), при которой партнеры как бы не слышат друг друга. Театральная сцена для драматургов-экспрессионистов превращается в трибуну, с которой они устами своих персонажей декларируют свои представления о бытии. Публицистическая драма становится одним из главных жанров экспрессионистской литературы, «превратившись под пером экспрессионистов в страстный монолог автора» .

В целом, тип экспрессионистского мироощущения сформировался в общем русле процессов, происходивших в недрах общественного сознания Запада. Как самостоятельное направление в литературе и искусстве, выработавшее собственную эстетическую теорию, экспрессионизм возник на немецкоязычной почве, отразив ее культурно-исторические реалии. Литературоведы и историки всякий раз подчеркивают, что в случае экспрессионизма социальная история и история литературы связаны, как ни в какой другой исторический период. Но экспрессионизм не замкнулся в национальных границах, он был воспринят всеми, кто считал его принципы близкими для себя. Более того, часто экспрессионизм был использован и как сумма поэтических приемов, обогащающих палитру художников, даже не стоящих на его позициях.

ЭКСПРЕССИОНИЗМ

Одно из самых значительных явлений в немецкой культуре первой четверти XX в. - экспрессионизм. Теперь экспрессионизм изучен, осмыслен, классифицирован. Возвращены публике, за исключением безвозвратно погибшего, экспрессионистическая живопись, графика, скульптура, объявленные фашистами «выродившимся искусством» и выброшенные из музеев Германии. Вновь изданы книги, горевшие на кострах в мае 1933 г. Переизданы тексты, в том числе и знаменитые антологии экспрессионистической поэзии - «Сумерки человечества» и «Товарищи человечества» (обе увидели свет в 1919 г.). Читая сегодня книги экспрессионистов, листая их альбомы живописи и графики, мы с должным спокойствием и подготовленностью воспринимаем выработанную ими манеру. Но задевает не столько неистовство этого искусства, деформировавшее образы, искажавшее реальные пропорции в живописи и графике, превращавшее пьесы экспрессионизма в «драму крика», а многие стихи поэтов в памфлеты и воззвания, сколько аскетическое самоограничение, неспособность видеть жизнь в ее многокрасочной сложности, думать о чем-либо, кроме того, что казалось единственно важным - судьбе человеческого в бесчеловечном мире. Такая сосредоточенность рождала новый художественный язык, обладавший у ряда экспрессионистов большой выразительной силой.

Экспрессионизм возник в середине 900-х годов. Его родиной была Германия, хотя некоторое распространение он получил в Австро-Венгрии, а отчасти и в Бельгии, Румынии, Польше. В России с экспрессионистической эстетикой принято связывать творчество Леонида Андреева, но гораздо заметней его сходство с русским футуризмом. Экспрессионисты видели своих предшественников в Ван-Гоге, Гогене, Руо, Мунке (Норвегия). В Бельгии им близка живопись Энсора. Отрицая пассивность и эстетизм 900-х годов, экспрессионизм начал с того, что счел себя в ответе за действительность. Он отодвинул все частное, пренебрег деталями, полутонами и нюансировкой, ибо видел свою обязанность в обнаружении главного, существа и сути жизни, скрытой поверхностным слоем «видимостей». Среди всех авангардистских течений начала века именно экспрессионизм отличается истовой серьезностью своих намерений. В нем меньше всего от того шутовства, формального трюкачества, эпатажа, которые свойственны, например, дадаизму. За наслоениями буржуазной цивилизации, не помешавшей начавшейся вскоре при всенародном ликовании в Германии мировой войне, экспрессионисты пытались увидеть первичный смысл вещей. Тут и проясняется смысл того тяготения к абстракции, которое присуще течению в целом. На мировоззрение, а значит, и эстетику экспрессионистов существенное влияние оказали философы разных школ и направлений. Экспрессионисты были восприимчивы к интуитивизму А. Бергсона, учившему воспринимать мир вне анализа, целиком и сразу. Некоторые их идеи будто заимствованы из теории познания Э. Гуссерля, выступившего в своих «Логических исследованиях» (1900) с идеей редукции, абстрагирования, обнажения закона и «идеальных сущностей». Некоторым экспрессионистам близок и витализм «философии жизни», Но эти и многие другие учения воспринимались экспрессионистами неполно, частично и, так сказать, в своих интересах. Гораздо существенней было другое. На глазах экспрессионистов рушилось старое и начиналось новое время. Новый жизненный материал требовал осмысления. Свои представления о действительности экспрессионисты пытались выразить в обобщенных абстрактных образах. «Не падающий камень, а закон тяготения!» - вот формулировка одного из главных эстетических принципов экспрессионизма. В характере времени коренится и другая особенность экспрессионизма - напряженная субъективность. Задолго до рождения термина, обозначавшего новое течение, под пером eго адептов повторяются слова «интенсивность», «экстаз», «радикализм», «непомерность чувства». В эстетических программах и манифестах пестрят выражения, более уместные в религиозной проповеди, философском трактате или политической статье: речь идет о преображении мира силой человеческого духа. В противовес сюрреализму, объявившему общим для всех только область бессознательного, экспрессионизм хотел сломать всякие (в том числе и социальные) перегородки между людьми, найти общее для всех в сфере духовной и общественной жизни. «Не индивидуальное, а свойственное всем людям, не разделяющее, а объединяющее, не действительность, но дух», - писал в предисловии к антологии «Сумерки человечества» ее составитель Курт Пинтус. Формирование экспрессионизма началось с объединений художников. В 1905 г. в Дрездене возникла группа «Мост». В нее вошли Эрнст Людвиг Кирхнер, Эрих Хекель, Карл Шмидт-Ротлюф, а позднее Эмиль Нольде, Отто Мюллер и Макс, Пехштейн. В 1911 г. в Мюнхене было создано второе объединение экспрессионистов - группа «Голубой всадник» (Франц Марк, Август Маке, Василий Кандинский, Лионель Фейнингер, Пауль Клее и др.). Важнейший документ этой группы - альманах «Голубой всадник» (1912). В альманахе Марк писал о французских фовистах и о духовной сущности новой немецкой живописи; Август Маке в статье «Маски» говорил о том, что искусство превращает в понятное и постижимое сокровенное содержание жизни. Композитор Шенберг выступал со статьей о новой музыке. В соответствии с интернациональными интересами «Голубого всадника» характеризовался французский кубизм и новые тенденции в искусстве России (статья Бурлюка). На обложке - изображение Голубого Всадника работы Кандинского; ему же принадлежала программная для группы статья о новых формах в живописи. С 1911 г. в Берлине стал выходить журнал «Акцией» («Действие»), сплотивший силы левого экспрессионизма, так называемого «активизма» (Иоганнес Бехер, Эрнст Толлер, Рудольф Леонгард, Альфред Вольфенштейн и др. Издатель журнала - Франц Пфемфсрт). Именно здесь наиболее ярко выразился социально-бунтарский дух направления. Объединивший многих писателей и художников журнал «Штурм» (Август Штрамм, Рудольф Блюмнер и др.; журнал выходил в Берлине с 1910 г.; издатель Герхарт Вальден) был сосредоточен по преимуществу на художественных проблемах. Именно по этому важному поводу журнал находился в полемике с «Акцион». Однако, особенно в первые годы, на страницах обоих изданий печатались одни и те же писателя - А. Деблин, А. Эренштейн, П. Цех. Незадолго до войны возникли и другие экспрессионистические журналы, так же, как многочисленные объединения, называвшие себя «энтернистами», «поэтами бури» и т.п. Литературный экспрессионизм начался с творчества нескольких больших поэтов. Двое из них - Георг Тракль и Эрнст Штадлер так же, как художники Франц Марк, Август Маке и многие другие, стали жертвами мировой войны. Война будто смела их с лица земли. Открыв путь экспрессионизму, имя созданному, они были участниками общего движения только на небольшой части пути. Каждый из названных поэтов самобытен, как самобытна и начинавшая в то же время поэтесса Эльза Ласкер-Шюлер (1876-1945). Ее первые сборники («Стикс», 1902, «Седьмой день», 1905) в большей или меньшей степени связаны с искусством рубежа веков. У Эльзы Ласкер-Шюлер эта связь заметна в спаянности сплетенных друг с другом строчек, как будто воспроизводящих бесконечные изгибы растительных орнаментов в искусстве 900-х годов. У австрийца Тракля, у немца Гейма та же связь заметна в сладостно-томительной мелодичности, напоминающей музыкальность некоторых стихов Блока. Важным для Гейма, Тракля и Штадлера был опыт французского символизма - Бодлера, Верлена, Малларме, Рембо. Блестящим переводчиком Малларме был поэтический жрец предше- ствовавшей эпохи Стефан Георге. Но не Георге, а Тракль и Гейм ввели в австрийскую и немецкую поэзию то, что можно назвать «абсолютной метафорой». Эти поэты не занимались больше образным отражением действительности - они создавали «вторую действительность». Она могла быть (что и характерно для Тракля и Гейма) конкретной и все же творилась затем, чтобы, оторвав стихи от кипения жизни, наглядно воссоздать в них ее незримое существо, ее скрытые процессы, ее тайны, которые вот-вот готовы были обнаружить себя не только в существовании отдельного человека, но и в действительности общественной и политической. В стихотворении Георга Тракля (1887-1914) «Покой и молчание» сказано не о заходе, а о похоронах солнца, о мире, в котором солнце хоронят. Хоронят его там, где все умерло уже раньше - в голом лесу. Смерть и гибель надвигаются неотвратимо, ибо совершались не один раз. Хоронят солнце те, кто призван пестовать, оберегать жизнь - пастухи, пастыри. Метафора у Тракля обнимает весь мир, воссоздает его состояние; сущность и суть выведены наружу, представлены зримо. Вся поэзия Тракля, две тонкие книжки его стихов - «Стихи» (1913), «Сны Себастьяна» (1915), - построена на колебаниях между немыслимой чистотой, прозрачностью, тишиной, светом (в этом он благодарный наследник Гельдерлина) и окаменением, выжженностью, ужасом. Каждое из этих состояний донельзя усилено в стихах, доведено до предела возможного. Что может быть нежнее, легче, прозрачней строчки: «Тихо звучит солнце в облаке роз на холме...» (стих. «Весна души»)? Что может быть тяжелее, ужаснее, апокалиптичнее каменных объятий любящих, мертвых сирот, лежащих у стен сада, нерожденных потомков, мертвеца, малюющего белой рукой оскал молчания на стене? Каждая из двух контрастных сторон жизни еще старается удержать свою самостоятельность. Но главное содержание этих стихов в том, что преграды рухнули, что свет и тишина двусмысленны. Разумеется, поэзия Тракля вбирала опыт его судьбы. Исследователи обнаруживали реалии и исходные стимулы его стихов в его жизни в Зальцбурге, а затем на фронте первой мировой войны («Гродек»). Но под пером Тракля стихи тотчас разрывали узкие границы, его поэтическая реальность была иного состава - в ней виделся образ мировой катастрофы. В 1913 г. в стихотворении, озаглавленном «Человечество», Тракль нарисовал еще не начавшуюся войну как всепожирающую гибель в шквале огня, как позор и предательство. В сравнительно спокойные довоенные годы экспрессионисты видели приближающуюся катастрофу. Еще в 1902-м было написано стихотворение Ласкер-Шюлер «Конец мира». Людвиг Мейднер рисовал свои апокалиптические городские пейзажи с падавшими от подземных толчков домами. В 1911 г. было напечатано стихотворение «Конец века» Якоба ван Годдиса - поэта, ставшего впоследствии жертвой фашизма. Не только Тракль, но и Эрнст Штадлер, будто снимая чертеж с необычайного объекта - с будущего, нарисовал в 1913 г. в ставшем потом знаменитом стихотворении «Выступление» мировую войну уже начавшейся. Но сила поэзии экспрессионистов не только в предвидении. Эта поэзия прорицала и там, где о будущей войне не говорилось. Георг Гейм (1887-1912) написал в это время «о больших городах, павших на колени» (стих. «Бог городов»). Он писал, как толпы людей (читай: человечество) неподвижно стоят, покинув дома, на улицах и смотрят в небо. Его поэзия, не знавшая больших форм, и в малых отличается монументальной эпичностью. Порой он видит землю как бы с немыслимой высоты, со сгрудившимися в города домами, пересеченную реками, по одной из которых плывет ставшая тоже огромной утопленница Офелия с поселившимися в спутанных волосах крысами. Стихи о городе считаются завоеванием экспрессионистической лирики. О городе много писал Иоганнес Бехер (1891-1958) («De Profundis Domine», 1913). Во все представительные хрестоматии немецкой поэзии вошли стихи Гейма «Берлин», «Демоны городов», «Пригород». Города изображались экспрессионистами иначе, чем это делали, например, натуралисты, также внимательные к городской жизни. Экспрессионистов не занимал городской быт - они показали экспансию города в сферу внутренней жизни, психики человека, его запечатлели как ландшафт души. Душа эта чутка к боли, и поэтому в экспрессионистическом городе так резко сталкиваются богатство, блеск и нищета, бедность с ее «подвальным лицом» (Л. Рубинер). Этому течению совершенно чуждо то восхищение «моторизованным столетием», аэропланами, аэростатами, дирижаблями, которое было так свойственно итальянскому футуризму. И хоть известное стихотворение Эрнста Штадлера «Переправа ночью через Рейн в Кельне» передает стремительность мчащегося поезда, этих писателей и художников занимала не техника и не скорость, а подвижность, конфликтность, «незастылость» бытия. Вслед за Рембо экспрессионисты отождествляли всякого рода неподвижность с омертвением (Рембо, «Сидящие»). Как застывшая неподвижность воспринимался старый мир. Вынужденной неподвижностью грозил человеку стискивающий его промышленный город. Заведенный природой порядок не вершился здесь сам собой. В стихах Гейма мертвой неподвижностью охвачено даже море, и корабли повисли на волнах (стих. «Umbra vitae»). Движение включает не только жизнь, но и смерть. Границы человеческого бытия были беспредельно раздвинуты. Смерть казалась порой более живой, чем мертвая механика каждодневности, и более светлой, чем муки, принятые на земле человеком. Жизни противопоставлялся не условный образ «смерть есть сон», а сам распад, само тление: человек распадался на «прах и свет» (Г. Гейм, «Спящий в лесу»). В ранней экспрессионистической поэзии, графике и живописи большое место занимает пейзаж. Однако природа перестает восприниматься как надежное убежище для человека. В экспрессионизме она больше, чем в каком-либо другом искусстве, выведена из положения кажущейся изоляции от мира людей. Еще в начале 900-х годов Георг Гейм писал об облаках как о «скольжении серых мертвецов» (стих. «Вечерние облака», 1905). Это сопоставление укоренится. В воздухе ему будут видеться цепочки, стаи, косяки мертвых. И у Тракля: птицы исчезают в воздухе, как «похоронная процессия» (стих. «Воронье»). Однако ощущение внутреннего трагизма не только «переносится» на природу извне, не только приписывается ей воображением поэта: трагизм обнаружен и в ней самой. Мир был воспринят экспрессионистами двояко: и как изживший себя, дряхлый, и как способный к обновлению. Это двойственное восприятие заметно даже в названии антологии экспрессионистической лирики: «Сумерки человечества» - это и сумерки, это и рассвет, перед которым стоит человечество. Современная жизнь понималась как неестественная и потому неединственная, необязательная форма человеческого существования. Возможно было перевоссоздание жизни, новые пути эволюции, которые найдет для себя не только человеческое общество, но и сама природа, «Спящие формы», «Борющиеся формы», «Играющие формы» - так подписал художник Франс Марк последние рисунки, сделанные им во фронтовом блокноте незадолго до гибели. Если судить экспрессионизм, вникая в смысл его поисков, надо признать, что трагически воспринявшего войну Марка занимали не формальные изыски, а мысль о множественности путей, которые может проложить себе жизнь, мысль о возможности перевоссоздания мира. (В том же далеко не формальном смысле «играл формами» и Пауль Клее: на его гораздо более абстрактных, чем у Марка, рисунках изображаются «формы», каждый раз напоминающие реально существующие, но чем-то отличные, новые.) Изображенные на многих полотнах Марка лошади неслыханной красоты, окрашенные в оранжевый, красный, зеленый, голубой тона, - это часть первозданного, прекрасного мира, похожего на тот сказочный, из которого появился и красный конь Петрова-Водкина. Экспрессионисты с энтузиазмом продолжили ту революцию в области цвета, которую начали французские фовисты (Матисс, Дерен, Марке и др.). Именно от фовистов экспрессионисты восприняли оргиастическую яркость цветовых сочетаний. Вслед за фовистами на их полотнах цвет заменил светотень как основу художественного пространства. Интенсивность цвета естественно сочеталась с упрощенностью форм и плоскостностью изображения. Часто очерченные толстым и грубым контуром (на полотнах художников из группы «Мост» - М. Пехштейна, К. Шмидта-Ротлюфа) фигуры и вещи обозначены «вчерне» - крупными мазками, яркими цветовыми пятнами. Краска воспринимается на их полотнах, в их прозе и стихах, как на рисунках детей, в качестве чего-то более первичного, чем форма, опережающего ее возникновение. В поэзии экспрессионизма цвет часто заменяет описание предмета: он существует как будто раньше понятий, в то время, когда они еще не родились: Пурпурно забьется рыба в зеленом пруду, Под округлым небом Молча рыбак в синем челне проплывает. Этому-то миру - миру естественности и красоты - и противостоит мир капитализма и его порождение - мировая война. В 1913 г. Фр. Марк написал апокалиптическую картину «Судьбы животных», изображающую их гибель. Комментарием к ней может служить одно из последних стихотворений Георга Гейма - «Но внезапно приходит великое умирание». Чтобы по достоинству оценить антивоенный пафос экспрессионистов, надо помнить о том всеобщем энтузиазме, с которым мировая война была встречена в Германии и Австро-Венгрии. Писатели, художники, ученые, только что разделявшие издавна распространенное в Германии убеждение о несоединимости политики и культуры, превратились в восторженных патриотов. Именно это и было выражено в опубликованном в октябре 1914 г. «Манифесте девяноста трех», под которым стояли подписи Т. Манна и Г. Гауптмана, художников Крингера и Либермана, режиссера Рейнгардта. На страницах экспрессионистического журнала «Акцион» получили развитие мысли Генриха Манна, высказанные им еще в 1910 г. в знаменитом эссе «Дух и действие». Не разделявший художественных концепций экспрессионизма (хоть он и предвосхитил некоторые приемы экспрессионистического письма), Г. Манн был воспринят левым крылом экспрессионизма как духовный вождь немецкой демократии, как писатель, своим творчеством доказавший неразрывную связь духа и действия, культуры и демократии. В первое десятилетие своего существования журнал «Акцион» был не только трибуной экспрессионизма но и трибуной демократической общественной жизни. Однако яснее всего об отношении экспрессионистов к войне говорили их произведения. Все определялось в них той пронзительной болью за человека, которая и всегда составляла душу этого искусства. «Человек - центр мира, он должен стать центром мира!» - писал в 1917 г. поэт, драматург, теоретик левого экспрессионизма Людвиг Рубинер (1881-1920) в книге «Человек в центре!», этой книге характерно и ее название, и ее идеи, и та напряженность тона, которая рождалась несоответствием между реальным и желаемым. Если в довоенной поэзии Тракля, Штадлера, Гейма преобладали классические, размеренные ритмы, если слова там иной раз почти так же просты, как в народной песне, если трудность восприятия этой поэзии была не столько в словах, а в их соположении, в созданной новой образности, то в годы войны и революционных потрясений, в политической лирике, публицистике, драматургии экспрессионистов интонация судорожна, речь полна неологизмов, законы грамматики ломаются, создается собственный синтаксис - о чем, как о требовании новой поэтики, писал еще до войны И. Бехер (стих. «Новый синтаксис»). В 1910 г. в стихотворении «К читателю» Франц Верфель восклицал: «Мое единственное желание быть близким тебе, человек!» По справедливому замечанию Эрнста Штадлера, тут было выражено больше чем сочувствие: вслед за Уитменом и Верхарном Верфель ощущал жизнь в ее всеохватности, где каждый связан, обязан быть связан, со всеми. В 1914 г. Верфель написал полное отчаяния стихотворение «Все мы чужие на земле». Затерянность человека в мире возводится войной в такую степень, что он теряет и сам себя - свой разум, свою душу. В пьесе Рейнгарда Гёринга «Морская битва» (1918) процесс физического и духовного уничтожения на войне был показан с гротескной наглядностью: матросы на гибнущем броненосце натягивали по приказу командования газовые маски, маска скрывала последнее, что отличало человека, - его лицо. Многим экспрессионистам пришлось стать солдатами; многим не суждено было вернуться. И все же конкретность войны исчезала в произведениях этих писателей, сгущаясь в фантастических, грандиозных образах. «Даже о войне, - писал в предисловии к антологии «Сумерки человечества» ее составитель Курт Пинтус, - рассказывается не вещественно-реалистически: она присутствует всегда как видение, разбухает, как всеобщий ужас, растягивается, как нечеловеческое зло». Чудовищно фантастический парад полуживых солдат; жалкие обломки людей, выстроившиеся в госпитале под слепящим светом прожектора, чтобы получить свидетельство о полной пригодности для фронта; поднявшиеся из могил возле брошенных окопов, где-то на нейтральной полосе мертвецы. Враги и союзники, офицеры и рядовые - они теперь неотличимы. Только один скелет прячется в тени. Это девушка, когда-то изнасилованная солдатами. «Долой стыд!.. - кричат мертвецы. - Вас изнасиловали. Господи, ведь и нас тоже!» Начинался общий танец - одна из бесчисленных плясок смерти в произведениях экспрессионистов. Так писал о войне в своей первой, начатой в окопах, пьесе «Превращение» (1917-1919) Эрнст Толлер (1893-1939). Пьеса кончалась сценой всеобщего революционного порыва. Молодой герой, обращаясь к обступившей его толпе, призывал каждого вспомнить, что он - человек. Эта мысль настолько потрясла людей, что уже через минуту герой Толлера видел себя во главе мощного шествия - шествия пробудившейся человечности. Слышались возгласы: «Революция! Революция!» Превращение - одна из самых распространенных ситуаций в поздней экспрессионистической литературе. В новых людей, осознавших изжитость старого мира, превращались герои пьесы Л. Рубинера «Люди без насилия» (1919). Грандиозное шествие осознавших свою вину двигалось в драматургической трилогии Г. Кайзера «Ад - Путь - Земля» (1919). В новелле Леонгарда Франка «Отец» из книги «Человек добр!» (1916) случайно собравшимся людям становилась ясна их ответственность за ужасы войны: они не научили своих ставших солдатами детей любить и сами любили недостаточно. Нет ничего проще, чем обвинить все эти произведения в искажении реальности, декларативности, неубедительности моментального прозрения в эпилоге. Но и пьесы Толлера, Рубинера, Кайзера, и новелла Франка - это не реалистическое изображение эпохи: это небывало сгущенное ее отражение. В посвященных войне и революции литературных произведениях (как в экспрессионистической графике и живописи) в известной мере происходило то же, что и в ранней экспрессионистической поэзии: фиксировалась не столько действительность, сколько ее переживание, получившее самостоятельное опредмеченное воплощение. Экспрессионизм не идеализировал человека. Он видел его духовное отупение, его жалкую зависимость от обстоятельств, его подвластность темным порывам. «Венец созданья, свинья, человек!» - насмешливо восклицал Готфрид Бенн (1886-1956) в стихотворении «Врач», приводя в обоснование зависимость каждого от его физиологической природы. Но, пожалуй, лишь Бенн среди экспрессионистов не признавал за людьми возможность подняться и воспарить душой. Основополагающим принципом его поэзии было отрицание движения, утверждение неподвижности, статики («Статичные стихи», 1948, так назван его поздний сборник). На уровне языка это выражалось абсолютным преобладанием существительных. Некоторые стихотворения Бенна кажутся реестром предметов и названий. Но не техника монтажа занимала Бенна. Его стихи разных периодов творчества - это картины. Они шокирующе резки в экспрессионистическом сборнике «Морг» (1912). В 20-е годы его поэзия как будто передает полноту бытия. Современность и древность; Восток и Запад; любимое Бенном Средиземноморье - точка пересечения разных культур и разных эпох; географические, зоологические, ботанические реалии; большой город и миф - «геология» культуры, «геология» человечества - все замкнуто рамой четко отграниченного пространства, зафиксировано, закруглено, представлено как исчерпавшее себя движение. В немецкой поэзии Готфрид Бенн, отрицавший для человечества любую возможность положительного развития, - одна из самых крупных, трагических фигур модернизма. Лишь однажды, на недолгий срок, замкнутый в одиночество Бенн обольстился «грандиозным всенародным движением», за которое принял фашизм. И все же скептическое отношение Бенна к человеку не было в экспрессионизме исключением. Состояние рода человеческого оценено экспрессионистами в целом достаточно трезво. «Человек добр!» - утверждали эти писатели, непременно ставя в конце знак восклицания и тем признаваясь, что и для них самих это не констатация, а призыв, лозунг. С довоенных лет в экспрессионизме варьировались религиозные мотивы. Серию «Религиозные гравюры» создал в 1918 г. Шмидт-Ротлюф. В 1912 г. Пехштейн изобразил на двенадцати графических листах молитву «Отче наш». Но внимание экспрессионистов сосредоточено на человеке. Люди и Бог уравнены в правах, объединены общей бедой. На гравюрах из серии «Превращение Бога» (1912) художник, скульптор, писатель Эрнст Барлах (1870-1938) показал Бога грузным, отягощенным земным весом. Большинство барлаховских парящих фигур, в том числе знаменитый ангел, горизонтально подвешенный на цепях в соборе города Гюстрова в память жертв первой мировой войны, лишены непременного атрибута полета - крыльев. С другой стороны, люди - герои его скульптурных групп часто едва прикасаются к земле, кажется, что их можно сдуть ветром, они готовы взмыть вверх («Женщина на ветру», 1931; некоторые фигуры из фриза «Прислушивающиеся», 1930-1935). Барлах часто изображал слабых людей, непрочно стоящих на земле, способных, кажется, быть только жертвами, но не противостоять грядущим бурям и установившемуся в Германии в 1933 г. фашизму. С концом мировой войны совпадает взлет экспрессионистической драматургии, занимающей то лидирующее положение, которое принадлежало раньше поэзии. Ставятся и публикуются и те пьесы, которые были созданы раньше, но не могли дойти до читателя и зрителя из-за запретов военной цензуры. Только в 1919 г. были поставлены «Газ» Георга Кайзера, «Род» Фрица Унру, «Антигона» Вальтера Газенклевера (его первой пьесой «Сын» начался на пороге войны выход экспрессионистической драматургии на сцену), «Превращение» Эрнста Толлера и т.д. В том же году в Берлине постановкой этой пьесы Толлера открылся экспериментальный театр «Трибюне», основанный режиссером Карлом Гейнцем Мартином и писателем Рудольфом Лонгардом. Театр был специально приспособлен для постановок экспрессионистической драматургии. «Не сцена, а кафедра проповедника», - написано в манифесте, посвященном его открытию. Само построение пьес, сама их структура косвенно отражают экспрессионистическую концепцию современности. По-прежнему сохраняется отстраненность от конкретных обстоятельств в Германии. «Время - сегодня. Место - мир», - писал Газенклевер во вводной ремарке к драме «Люди» (1918). По-прежнему не вдается это искусство в тонкости психологии человека. Наиболее решительное отрицание психологизма было высказано именно драматургом. «Существуют моменты, - писал в статье «Одухотворенный и психологический человек» (1918) Пауль Корнфельд, - когда мы чувствуем, как безразлично все то, что мы можем сказать о том или другом человеке». Характер рассматривался экспрессионистами как атрибут повседневности. В моменты потрясений частные особенности человека не имели значения или приобретали иной смысл. В человеке могли быть превосходные качества, которые не оказывались таковыми в «звездный миг». Человек интересовал экспрессионистов в момент наивысшего напряжения духовных сил. Как шелуха, спадала с него оболочка обыденного. Перед зрителем разворачивалась цепь стремительных поступков. Актер, выступавший в спектаклях по пьесам Толлера или Унру, стоял перед сложной задачей: он должен был убить в себе присущую ему характерность. Облаченный в серые бесформенные одежды, не похожие на костюмы какой-либо эпохи, он становился сжатой пружиной, готовой стремительно распрямиться в одном-единственном возможном направлении - направлении владевшей героем идеи. Завоеванием экспрессионизма были впечатляющие массовые сцены. В театре, графике, поэзии экспрессионисты умели передать величие объединяющего тысячи людей порыва, выразительную общая формула преображения мира давала непредвиденные результаты.

Литература

Сумерки человечества. Лирика немецкого экспрессионизма. М., 1990. Экспрессионизм. М., 1966.